Роберт Хайнлайн - Двойная звезда [Двойник; Дублер; Звездный двойник; Мастер перевоплощений]
Моя речь была короткой и нейтральной. Я составил ее, пользуясь материалами других выступлений Бонфорта, и особенно одной из его речей, произнесенной по довольно сходному поводу. В ней я горой встал за все хорошее, за хорошую погоду и за то, чтобы все так же любили друг друга, как мы добрые демократы, любим своего монарха, а он любит нас. Это была самая настоящая лирическая поэма, написанная белым стихом и состоящая примерно из пяти сотен слов. Там, где мне приходилось сбиваться с Бонфорта, я начинал говорить от себя.
Галерею пришлось призвать к порядку.
Родж встал и предложил утвердить кандидатуры людей, предложенных мною в кабинет – ожидание – против никого, клерк извещает, что все согласны. Пока я шел вперед, сопровождаемый с одной стороны членами своей партии, а с другой членами оппозиции, я успел заметить, что многие парламентарии нетерпеливо поглядывают на часы, прикидывая, успеют ли они на полуденный челнок.
Затем я выразил покорность своему монарху, строго придерживаясь конституционных пределов, поклялся защищать и расширять права и привилегии Великой Ассамблеи и защищать свободы граждан Империи, где бы они не находились – а заодно и исполнять обязанности Верховного Министра Его Величества.
Мне казалось, что я говорю легко и бойко, как где-нибудь в гостях – и только через некоторое время заметил, что надрываюсь так, что почти ничего не вижу. Когда я кончил, Виллем тихо сказал:
– Отличное представление, Виллем.
Не знаю, думал ли он, что говорит со мной или со своим старым другом – да меня это и не заботило. Я не стал вытирать слезы. Они все еще катились по моим щекам, когда я повернулся лицом к Ассамблее. Подождав, пока удалится Виллем, я распустил собрание.
В этот день «Диана, Лтд.» пустила целых четыре челнока. Новая Батавия опустела – в городе остался только двор и около миллиона мясников, булочников и гражданских служащих. Да еще временное правительство. Переборов свою простуду и появившись в Ассамблее, я решил, что дальше скрываться нет смысла. Да и не мог я, будучи назначенным Верховным Министром, не вызывая пересудов, вдруг исчезнуть с горизонта. В качестве номинального главы политической партии, вступающей в политическую кампанию накануне выборов, я просто должен был встречаться с самыми разными людьми – по крайней мере хотя бы с некоторыми. Поэтому я делал все, что был должен делать и каждый день требовал отчета о ходе выздоровления Бонфорта. Дела его шли очень хорошо, хотя и довольно медленно. Кэнек дал мне понять, что если возникнет неотложная необходимость, Бонфорт может появиться публично в любое время – правда доктор не рекомендовал этого делать, так как Бонфорт за время болезни потерял более двадцати фунтов веса и все еще плоховато координировал движения.
Родж выбился из сил, стараясь обезопасить нас обоих. Теперь мистер Бонфорт знал, что вместо него используют двойника. Сначала его охватил приступ негодования, но потом он подчинился неизбежности и даже одобрил это. Родж вел кампанию, консультируясь с ним только по вопросам внешней политики, передавая затем его советы мне, а я, если того требовали обстоятельства, высказывал суждения Бонфорта публично.
Оберегаем я был потрясающе. Увидеть меня было просто невозможно. Мой офис находился рядом с теми же покоями лидера оппозиции, что и раньше (переезжать в апартаменты, предназначенные для Верховного Министра, мы не стали, хотя вполне имели на это право, а просто сослались на то, что правительство было все-таки временным) – поэтому попасть в мой кабинет было просто только из других комнат, а чтобы добраться до наружного входа, человеку пришлось бы преодолеть пять проверочных постов – поэтому вхожи ко мне были только пять доверенных персон, которых проводили проходным туннелем в кабинет Пенни, а уж оттуда – ко мне.
Все это было сделано для того, чтобы я мог изучить фэрли-досье посетителя до встречи с ним. Я даже мог иметь досье перед глазами и во время визита, так как часть поверхности моего стола представляла собой не что иное, как экран, скрытый от взгляда посетителя, а если он имел привычку во время беседы расхаживать по кабинету, я всегда мог выключить экран. Тот же экран имел и некоторые другие назначения: так, например, Родж мог сразу же провести посетителя ко мне, затем обосноваться в кабинете Пенни и написать мне записку, которая тут же появлялась на экране передо мной – такого, например, содержания: «Зацелуйте его до смерти и ничего определенного не обещайте», или «Все, чего он на самом деле добивается – это того, чтобы его жена получила место при дворе. Пообещайте ему это и гоните прочь», или даже такие: «А с этим полегче. Он представляет „трудный“ округ и гораздо умнее, чем пытается казаться. Направьте его ко мне, и я постараюсь все уладить».
Не знаю, кто же на самом деле управлял правительством. Может быть какие-нибудь высокопоставленные лица. Каждое утро на моем столе появлялась гора бумаг. Я расписывался на них бонфортовской подписью, и Пенни сразу же уносила их. Меня просто поражали размеры имперской бюрократии. Однажды перед тем как идти на какое-то собрание, Пенни решила показать мне «кусочек архива», как она выразилась – мили и мили разнообразных досье. Хранилище больше всего напоминало гигантский улей, в каждой из сот которого хранилось по микрофильму. Между стеллажами пролегали движущиеся дорожки, чтобы клерку не пришлось потратить целый день на поиски какого-нибудь одного досье.
Но Пенни заявила, что показала мне всего лишь одно из крыльев архива.
А весь архив, сказала она, занимает пещеру размером приблизительно с зал заседаний Ассамблеи. Когда я услышал это, то в глубине души порадовался, что мои занятия государственной деятельностью – явление чисто временное, можно сказать, хобби.
Встречи с людьми были неизбежным злом, а главное – совершенно бесполезным, либо сам Бонфорт принимал решения посредством Роджа, либо сам Родж. Мне оставалось только выступать с речами перед избирателями. Был пущен слух о том, что «вирусная инфекция» дала мне осложнения на сердце, и что мой личный врач порекомендовал мне на время кампании оставаться в слабом притяжении Луны. Я не хотел рисковать совершать тур по Земле, еще меньше хотелось мне прогуляться на Венеру. Ведь стоило бы мне оказаться в толпе, как фэрли-архив оказался бы бесполезен, не говоря уже о том, что я вполне мог оказаться в лапах заплечных дел мастеров из «Людей Действия» – никто из нас даже думать не хотел о том, что бы я мог рассказать если бы мне в лобные доли мозга впрыснули даже небольшую дозу неодексокаина. Я так просто боялся представить себе такое.
Квирога метался по Земле с континента на континент, выступая и по стерео и публично перед огромными толпами избирателей. Но Роджа Клифтона это совсем не беспокоило.